Лютка, история одной усадьбы: «Все свои книги по философии буддизма Щербатской продумывал по пути в Лугу»

Санкт-Петербургский Дацан Гунзэчойнэй намерен восстановить усадьбу известного востоковеда, академика Фёдора Ипполитовича Щербатского, находящуюся в Лужском районе Ленинградской области. Уже готовы первые макеты и эскизы, которые могут стать основой для будущих ремонтных и реставрационных работ. Ведутся переговоры с правительством Ленинградской области, а также с администрациями Лужского района и Ям-Тесовского сельского поселения о разрешении на воссоздание уникального усадебного комплекса, когда-то принадлежавшего первому советскому академику, сделавшему очень много для воссоединения буддийского духовного космоса с миром русской культуры.

Макет усадьбы Лютка

Макет усадьбы, равно как и рисунки, показывающие бывший барский дом со всех ракурсов и углов зрения, можно увидеть на выставке «Усадьба Лютка, Индия и Тибет: биография академика Ф.И. Щербатского» (Из частных собраний), которая откроется 10 марта 2020 года в Луге (ранее те же экспонаты были представлены в рамках экспозиции «Свет знания…» в Музее-институте семьи Рерихов в Санкт-Петербурге). Здесь посетители имеют возможность оценить эту своеобразную постройку во всём её былом великолепии, ещё не перечеркнутом временем. Ещё не заболочены окрестные луга и не переплелись в беспорядке ветви заброшенного господского сада, ещё не обрушились в пустоту домовые перекрытия и по-прежнему явственно различимы аллеи и дороги, ведущие к зданию, похожему на небольшую крепость с изящной башенкой из прусского красного кирпича. Всё так, как и должно быть, как и было задумано создателями усадьбы: дом высится на холме, у пересечения двух бурлящих рек, на стыке двух дореволюционных губерний — Новгородской и Санкт-Петербургской и на невидимой границе двух миров — восточного и западного. В таком виде ему и надлежит быть воссозданным вновь, если Дацан Гунзэчойнэй в память о выдающемся учёном Фёдоре Щербатском сможет взяться за восстановление усадебного комплекса.

Эскизы фасадов усадьбы

План внутренних помещений

Первые владельцы Лютки — судьи по делу декабристов

Усадьба Фёдора Щербатского называется Лютка — так же, как и расположенная по соседству с ней небольшая деревня. Откуда взялось такое необычное наименование? Дело в том, что «Люткой», как явствует из энциклопедии, обычно обозначают семейство стрекоз, распространённых на всех обитаемых континентах Земли и в связи с этим с некоторым оттенком иронии именуемых «космополитами». Вокруг села с названием Лютка (а оно упоминается ещё в книгах XVI века, но под разными транскрипциями — Лутско и пр.) этих стрекоз, разумеется, тоже всегда было предостаточно. По крайней мере, в прежние времена берега реки Тесовки, протекающей вдоль деревни, летом были усеяны этими маленькими бронзово-зелеными «вертолётиками».

Вплоть до XX-го века деревня входила в состав Тесовской волости Новгородского уезда Новгородской губернии. Этим и объясняется скорее новгородский, а не петербургский колорит здешних мест: деревянные бани «по-чёрному», которые до сих пор можно увидеть на правом берегу реки, древний и приземистый каменный крест, стоящий у целебного источника, избавляющего, по преданию, от болезней глаз. До Господина Великого Новгорода отсюда — 70 верст (около 75 км), до Луги — 45 верст (чуть больше 48 км), а до Санкт-Петербурга — все 150 (свыше 160 км). Земля здесь издревле была обитаемой и вовлеченной в вихрь самых разнообразных событий. Здесь трудились новгородские корабелы, строившие для купцов и ушкуйников суда из теса (отсюда название речки — Тесовка или Тесовая), по соседним дорогам, идущим через Каменные поляны, продвигался в 1570-м году царь Иван Грозный в свой опричный поход на Новгород, а в эпоху Великой Отечественной войны этими же путями, но в обратном направлении, к Ленинграду, шли немецкие войска. Теперь вокруг деревни и заброшенной усадьбы — тишина, такая же предвечная и звенящая, какая была тут, вероятно, до начала истории.

Впрочем, патриархальная тишь воцарилась здесь ещё в XVIII столетии, когда тесовские земли вместе с деревней Лютка были впервые дарованы служивым дворянам. Удаленность от столиц и событий сделала Лютку превосходным местом для отдыха, и сюда устремилась петербургская знать.

Первыми владельцами Лютки с прилегающими территориями стали представители двух дворянских родов Новгорода: Болотниковых и Сукиных. Они и поделили между собой 169 десятин земли. Впоследствии, уже в начале XIX века сыновья этих почтенных семейств — Алексей Ульянович Болотников и Александр Яковлевич Сукин — решили избавиться от своих имений и продать их новым хозяевам. Кстати, в 1826 году и Болотников, и Сукин входили в состав Верховного уголовного суда по делу декабристов (оба являлись членами Государственного совета, а Александр Яковлевич ещё и состоял комендантом Петропавловской крепости, где содержались арестованные бунтовщики). Незадолго до своей смерти (1828 год) Алексей Болотников продал свою часть люткинских десятин контр-адмиралу Ростиславу Степановичу Вальронду. Чуть позже аналогичную сделку заключил Александр Сукин: от петропавловского коменданта имение перешло к деду будущего академика — генерал-лейтенанту Фёдору Григорьевичу Щербатскому и его жене Марии Сергеевне. Таким образом семья Щербатских, о которой мы, собственно, и ведем речь, впервые обосновалась в Лютке.

Долгая история перепродаж и покупок интересна тем, что характеризует атмосферу тогдашних дворянских гнёзд. Алексей Болотников в добавление ко всем своим регалиям был генерал-лейтенантом и гофмейстером при дворе великой княжны Екатерины Павловны, а Александр Сукин, носивший на парадах у пояса золотую шпагу с алмазами «За храбрость», и вовсе числился генералом от инфантерии. Это были люди высшего петербургского света, заслуженные, избалованные вниманием коронованных особ и капризные, и им было, по всей видимости, не до того, чтобы построить в Лютке основательную усадьбу (какие-то деревянные постройки наверняка существовали, но до наших дней не дошло даже их изображение — прим. ред.). Что до Вальрондов, то это была прославленная морская фамилия, основателем которой являлся, скорее всего, выходец из Шотландии, перешедший на службу к Петру I. Эти люди больше проводили времени в море, чем на суше, и им тоже было не до «земных вопросов».

Соседство Щербатских и Вальрондов в Лютке продолжалось до 1880-х годов. После того, как в 1855 году Фёдор Григорьевич почил, ему наследовали два его сына: Николай и Ипполит. Старший сын, Николай Фёдорович стал помещиком в селе Приютино Новгородского уезда, а младший, Ипполит Фёдорович в 1869 году получил в ведение Лютку.

Замок на холме, романтический парк и крест Х века: как создавалась усадьба

Ипполит Фёдорович Щербатской — отец будущего учёного-востоковеда Фёдора Ипполитовича Щербатского. Именно при нём сложился облик усадьбы, который, с поправками на исторические катастрофы и «безжалостное время», дошёл до наших дней.

Щербатской Ипполит Фёдорович (1827 — 1889)

Обустраивать имение в Новгородской губернии Ипполит Фёдорович начал уже на склоне лет, после своей отставки с поста Уфимского губернатора (подробную биографию Щербатского-старшего мы рассказали в отдельной статье Алфавита российского буддизма). И хотя в свою родовую усадьбу он прибыл, только что сложив с себя губернаторские регалии и попрощавшись с Башкирией (Башкирдией, как называли её в прежние времена), в его памяти более живо сохранялись образы другой страны, бывшей на тот момент одной из западных русских провинций — Польши.

В Царстве Польском Ипполит Фёдорович провел лучшие свои годы, пришедшиеся на эпоху либеральных преобразований Александра II. Здесь он входил в Учредительный комитет, отвечавший за успех польских реформ, много ездил по стране, общался с ясновельможными панами и не раз, случалось, ночевал в их поместьях, выстроенных по принципу шляхетского замка — с башнями, анфиладами, галереями и стенами из красного кирпича, напоминающими о «готическом пожаре» северогерманской и прусской архитектуры. Эти дома, как правило, отличались прочностью, монументальностью и некоторой рыцарской неприступной холодностью, как будто здание облекали в тяжёлые панцирные доспехи. В Российской империи этот стиль ненадолго воцарился при Павле I, но затем вновь уступил место привычному классицизму и милой деревянной хрупкости уездных усадеб. Тем не менее, среди людей определённого склада рыцарский стиль по-прежнему оставался востребованным. «По характеру я феодал, сидящий в своем замке с поднятым мостом и отстреливающийся», как писал в своей книге «Самопознание» философ Николай Бердяев. И хотя Щербатской-старший вряд ли мнил себя феодалом, он выстроил для себя в Лютке настоящий дозорный замок на холме, связанный в его памяти с годами странствий по польским провинциям.

Здание люткинской усадьбы, по свидетельству специалистов, было возведено в 1870-е годы, но ни имени его архитектора, ни чертежей, по которым велось строительство, история не сохранила (по крайней мере, в настоящий момент эти детали остаются нераскрытыми — прим. ред.). Согласно одной из легенд, дошедших до нашего времени (автору этих строк её пересказывал известный российский индолог Ярослав Васильков), Ипполит Фёдорович вызвал из Польши целую бригаду строителей, которая в обозначенные сроки и поставила на возвышенности над рекой Тесовкой здание из красного кирпича, словно перенесённое сюда, на древнюю «новгородчину», прямиком из Царства Польского. Поговаривают также и о том, что Щербатской-старший сам приложил руку к эскизу, лёгшему в основу строительных работ, но не исключено, что чертежи были вывезены им из Польши вместе с искусными в своём деле «гастарбайтерами».

Дом Щербатских в усадьбе Лютка.
Фотография. Частное собрание (Санкт-Петербург)

Так или иначе, но у дома Щербатских в Лютке ясно прослеживается польская «генеалогия». Разноуровневый — то есть поделённый на уровни в два и в три этажа — он был разделен по фасаду выдвинутой в глубину парка башней, увенчанной рыцарской зубчатой короной. Для Тесовской волости, привыкшей либо к белокаменной кладке православных соборов, либо к простоте деревенских изб, это выглядело, безусловно, смелым архитектурным решением. Люткинские крестьяне, коих, согласно уставной грамоте 1861 года, насчитывалось 42 человека мужского пола и один дворовый (по другим данным 39 мужчин и 3 дворовых), сразу так и поняли: барин к ним прибыл «серьёзный».

Одновременно с хлопотами по возведению «замка» Ипполит Фёдорович взялся за обустройство местности. В 1883 году он приобрел у Вальрондов их люткинские земли и объединил две усадьбы в одну. Кроме этого, для хозяйственных целей он купил восемь пустошей у различных местных владельцев, и к исходу 1880-х годов заделался настоящим «феодалом», чей «феод» простирался далеко за пределы «готического» поместья.

Стоило хозяину подняться к напоминающим бойницы окнам дозорной башни, и перед ним открывалась живописная северная «пастораль», созданная его руками. С подъездной стороны к стенам «замка» подступал парк, где попечением Ипполита Фёдоровича и его супруги Екатерины Аполлинарьевны были высажены вязы, ясени, клёны и даже экзотические для Новгородской губернии туи. От восточного фасада простирался фруктовый сад с яблонями, грушами и вишнями разных сортов. О сохранности плодов заботился специально нанятый сторож, который, надо полагать, исправно гонял крестьянских ребятишек и, ежели что, ходил жаловаться барину.

От сада к западу вела небольшая петляющая дорожка, постепенно спускавшаяся к реке. Но, прежде чем достигнуть Тесовки, путник непременно переходил короткий деревянный мостик, за которым его взору открывалась православная часовня, выстроенная на склоне, из которого бил чистейший родник. Не исключено, что часовня могла быть выстроена Ипполитом Федоровичем в память о своём далёком предке — митрополите Московском и Калужском Тимофее (Щербаке), а, возможно, и просто как домовая церковь, вполне обычная для дворянских гнёзд того времени. Рядом с храмом стоял неприметный, на первый взгляд, крест, высеченный из светлого камня, который местное предание датировало X-м веком, то есть тем отдалённым временем, когда в Господине Великом Новгороде по распоряжению из Киева было провозглашено христианство.

И сумрачный парк, и источающие яблочно-вишневый аромат сады, и древний крест над тихим источником — всё это выглядело как дань пейзажности и романтизму, и заставляло гостей невольно вспомнить о тои, что в дни своей молодости Щербатской-старший водил дружбу с поэтом Афанасием Фетом, признанным «Бояном» русских усадеб. Но сам Ипполит Фёдорович, понятное дело, поэтом не был — он был действительным статским советником, отошедшим от дел губернатором и полковником в отставке. Поэтому его хозяйская хватка сказывалась не в меньшей степени, нежели эстетический вкус. На своих землях он провел мелиоративные работы, осушил луг у реки, выкопав для этого канал, собиравший родниковую воду со склонов, а также устроил запруду на Тесовке недалеко от того места, где она соединялась с речкой Язвенкой. Кроме того, он выстроил основательный дом для своей экономки (управляющей), которую звали Марьяной Филипповной (фамилия, к сожалению, не сохранилась — прим. ред.). От этой постройки в настоящее время уцелели лишь руины, но она до сих пор слывет в народе «Марьяниным» домом.

«Марьянин» дом — дом для управляющей, возведённый в 1870-е гг.

Это не была простая деревенская изба, какими изобиловала деревня, расположенная по соседству. Основание «Марьянина» дома и первый этаж были полностью каменными, увенчанными резным карнизом и двускатной крышей. Над ними возвышался деревянный мезонин с балконом, укрытый пологом двускатной кровли, покоившейся на резных опорах (консолях). По сути, это было продолжение «замка», отдельный усадебный флигель, и он поневоле возвышал Марьяну Филипповну в глазах окрестных жителей.

Эскизы фасадов и план внутренних помещений дома управляющей

Всего по состоянию на 1884 год в усадьбе Лютка располагались семь строений, два из которых числились жилыми. Такие сведения приводит «Список населённых мест и сведений о селениях Новгородской губернии», составленный в период, когда Щербатской-старший вкладывал все свои силы в имение. Жизнь его была на исходе: он не был больше ни губернатором, ни армейским полковником, и усадьба с её «рыцарским замком», поставленным в самом сердце северной Руси, стала последним, к чему позабытый светом статский советник успел приложить руку.

Люткинский затворник: от «доброго и справедливого барина» до советского дачника

Сыновья Ипполита Фёдоровича — старший Фёдор (будущий академик) и младший Александр (будущий дипломат) в 1880-е годы учились в Царскосельской Николаевской гимназии, и лишь по её окончании стали всё чаще приезжать в Лютку. Фёдор сразу же после школы поступил на историко-филологический факультет Императорского Санкт-Петербургского университета, однако и родителей не забывал: сохранилось его прошение на имя университетского руководства, в котором он «покорнейше просит уволить его, студента I курса, в отпуск в Новгородскую губернию сроком по 20 августа 1885 года». Понятно, что в период своего студенчества Фёдор Щербатской бывал в Лютке разве что наездами: во время каникул и отпусков. Столичная петербургская жизнь властно его захватила: блестящая университетская профессура, рассказывающая юноше об экзотических странах и их древней культуре, студенческие кружки и великосветские салоны — всё это казалось больше и важнее «сельской идиллии», выстраиваемой его отцом в 150 верстах от центра Российской империи. Но и сама империя уже дряхлела и вступала в пору своей поздней осени, за которой неминуемо следовала серебряно-стальная зима «серебряного века» с её блоковскими вьюгами и демоническими карнавалами снежных масок.

Семья Щербатских в родовой усадьбе Лютка. Начало 1900-х.
Фотография. Частное собрание (Санкт-Петербург)

31 декабря 1888 года, в самый канун новогодних праздников, случилось неожиданное несчастье: умер Ипполит Фёдорович. Фёдор Щербатской как старший в роду автоматически сделался его наследником: уже в 1890 году Лютка перешла в его руки. Но сразу же взять на себя заботы по ведению усадебного хозяйства молодой учёный не решился: окончив университет, он уехал для продолжения образования за границу, в Вену (подробнее об этом можно прочитать на нашем сайте в Алфавите российского буддизма — прим. ред.). И лишь спустя три года, вернувшись из Австрии, он, к удивлению коллег, отодвинул в сторону успешно стартовавшую карьеру и уехал в новгородское имение покойного родителя, чтобы поселиться здесь на долгие шесть лет.

В своей автобиографии Фёдор Ипполитович так прямо и указывает причину, побудившую его стать люткинским затворником: «вследствие некоторых семейных обстоятельств». Вероятно, на этом настояла его мать Екатерина Аполлинарьевна, оставшаяся без поддержки мужа и даже вынужденная взять опеку над своими несовершеннолетними детьми. Но старший сын, ещё недавно витавший умом в премудростях санскрита и веданты, вдруг проявил себя незаурядным хозяйственником. Следом за отцом он в очередной раз расширил площадь имения, приобретя непосредственно примыкающие к нему 4 десятины земли, а также целый участок с мельницей общей площадью ещё около 2,5 десятин. Таким образом, будущий академик стал самым крупным землевладельцем в округе, без разрешения которого теперь нельзя было ни пасти скот на этих землях, ни начинать сенокос или сбор урожая. Впрочем, по воспоминаниям местных жителей, «крестьяне хвалили барина, говорили, что он был добрый и справедливый», всегда заботился о своих работниках и лично следил за тем, чтобы их хорошо кормили и аккуратно выплачивали им жалованье. «В поместье и вокруг при нём был порядок», — свидетельствовали люткинские старожилы.

Добровольное затворничество ученого продолжалось до осени 1899 года, когда Фёдор Ипполитович вдруг сорвался с насиженного места и отправился на XII Международный конгресс ориенталистов в Риме. Это стало началом его возвращения в большой мир. Тут и обнаружилось, что не только хозяйственные заботы довлели все эти годы над его душой: в свободные часы он продолжал заниматься науками в усадебной библиотеке и ничуть не утратил своих энциклопедических знаний. Началась самая активная эпоха в его жизни: впереди были поездки в Ургу и беседы с XIII-м Далай-ламой, строительство Санкт-Петербургского Дацана и участие в честолюбивом, хотя и несбывшемся «восточном проекте» Российской империи. Но даже в эти насыщенные путешествиями и встречами годы Щербатской сохранил привязанность к своей усадьбе, связанной для него с памятью об отце и счастливом отрочестве. В 1906 году Фёдора Ипполитовича даже избирали уездным предводителем новгородского дворянства и почётным мировым судьей. Отныне не только фактически, но и де-юре — он превратился в самого значительного и уважаемого помещика на новгородской земле.

Однако ещё в 1899 году, готовясь порвать со своим «отшельничеством», Щербатской предпринял один сугубо практический шаг: он заложил имение «Лютка» в банке. Разумеется, это никак не означало его продажи, но подразумевало готовность к ней и необходимость хозяйственной ревизии всего усадебного хозяйства. Она и была произведена со всей тщательностью, свойственной банковским служащим того времени. «Всей земли при имении 2722 дес. 2305 кв. сажен (казенной меры)», констатировала «Оценочная опись», и далее подразделяла угодья на «удобные» (усадьба, пашня, сенокос, лес) и «неудобные». К удобным чиновники отнесли 2055 десятин (при этом сама усадьба занимала всего 15-ть), а к неудобным — 667. «Всего 2722 десятин 2305 кв. сажен», заключал документ. Переводя на современный язык, следует пояснить, что во владении Фёдора Щербатского сосредоточилось до 3 тысяч гектаров. Всё это вместе — и обширные земельные угодья, и дом, напоминающий польские замки, и флигель, и каменный сарай, и кузница, и скотный двор, а также мельница с домом мельника при ней, котельная, молочная, деревянный и каменный хлебные амбары, два сенных сарая и баня — оценивалось банком в 145 000 рублей, сумму весьма приличную по меркам царской России (вспомним, что оклад Ипполита Фёдоровича Щербатского в его бытность уфимским губернатором составлял 4 тыс. 600 рублей в год). Располагая таким состоянием, можно было не заботиться о будущности семьи на несколько поколений вперед.

Но у Фёдора Щербатского, помимо таланта учёного, было превосходное чувство роковых «канунов» — в канун ХХ века он заложил своё имение в банке, а в самый канун революции 1917 года — продал его, оставив себе один лишь дом с примыкающими к нему 15-ю десятинами земли и несколько сопутствующих строений. Это было сделано очень вовремя: спустя всего несколько месяцев никакие банковские операции станут просто невозможны, а ещё чуть позже из лексикона государственных учреждений, ставших безоговорочно советскими, исчезнет само слово «собственность». Начальная строка первого официального декрета большевиков («О земле»), как известно, гласила: «Помещичья собственность на землю отменяется немедленно без всякого выкупа». Согласно тому же декрету, все помещичьи имения передавались «в распоряжение волостных земельных комитетов и уездных советов крестьянских депутатов — впредь до Учредительного Собрания».

Однако усадьбу Щербатских, в нарушение всех правил революционной законности, ожидала несколько иная судьба. Имение было оставлено своему владельцу, Фёдору Ипполитовичу, вплоть до 1930-х годов — как «Дача». Это стало возможным благодаря близости советского академика Щербатского к всемогущему наркому иностранных дел Георгию Чичерину и некоторым другим руководителям большевистского государства (подробнее об этом читайте в биографии ученого — прим. ред.).

Первый советский академик и последний помещик

Нет, всё-таки недаром люткинских стрекоз всеведущие энтомологи назвали «космополитами» — настолько лёгкими на подъём, что при желании их можно отыскать в любом уголке мира. Кличка эта, ещё не имевшая в 1920-е годы уничижительного «политического» оттенка, какой она получила в сталинское время, вполне приложима и к Фёдору Ипполитовичу Щербатскому: за свою жизнь (половину которой он, как и положено учёному, провел за письменным столом) ему довелось повидать множество стран и городов: от Вены до Урги, от Италии до Индии и от Великобритании до Забайкалья. Причём, последних два путешествия — в Лондон и в отдаленные уголки Сибири — учёный предпринял уже в советскую эпоху. К примеру, в Забайкалье он побывал в 1924 году: искал там старые буддийские рукописи, странствовал по ещё действующим и ещё многолюдным сибирским дацанам. Но вот что удивительно: в том же году мы находим следы присутствия Фёдора Ипполитовича и в его новгородской усадьбе, на что указывает сохранившееся в фондах Архива РАН (Ф. 725) письмо крестьян Ильи и Марьяны Баулиных из деревни Лютка, обращённое непосредственно к Щербатскому. Супруги Баулины пишут своему прежнему «барину» отчёт о землемерных работах и покосе травы в имении. Как замечают исследователи жизни учёного, вряд ли бы люткинские крестьяне стали обращаться к Фёдору Ипполитовичу, если бы он не оставался фактическим владельцем своей родовой усадьбы — правда, уже на правах дачника.

Таких «дач» — упразднённых на бумаге, но всё ещё обитаемых бывших дворянских усадеб — появилось в те годы в Советской России великое множество. Сам вождь строящегося советского государства, Владимир Ульянов (Ленин), предпочитал проводить досуги и лечиться от ран и болезней в знаменитой подмосковной усадьбе Горки, перешедшей к нему прямиком от вдовы купца Саввы Морозова (примечательно, что брат Ленина, Дмитрий Ульянов, жил с семьей в Горках вплоть до 1943 года, то есть до самой своей смерти — прим. ред.). Некоторым прежним владельцам в порядке исключения даже разрешалось жить в имениях (чаще всего не в главном доме, а во флигеле), пока усадебные комплексы со всеми их дорическими портиками и меланхолическими прудами не переходили полностью в ведение коммуны, колхоза, школы или же пионерлагеря. В этом смысле для Фёдора Щербатского сделали очень большое исключение: ввиду особых заслуг и близости к большевистским наркомам Лютку за ним сохранили практически полностью. По крайней мере — до 1930-х годов.

Учёный приезжал сюда ради творчества и уединения. В люткинской усадебной библиотеке скопилось множество книг (вероятно, ещё со времен исправного книгочея и друга Фета Ипполита Фёдоровича), но особую сокровищницу составляли здесь книги по буддологии и востоковедению. К сожалению, на сегодняшний день судьба этой библиотеки представляется неясной — скорее всего, она была утрачена в годы Великой Отечественной войны, хотя не исключен и другой вариант: книги перевезли в Ленинград и передали в один из научных фондов, где они, неузнанные, хранятся и поныне. Однако в описываемые нами 1920-е годы на усадебных книжных полках ещё царили порядок и благолепие: фолианты стояли корешок к корешку, отливая на вечернем солнце золотом старинных заглавий. И, конечно же, было подлинным наслаждением войти в эту комнату, включить неяркую зеленую лампу над изумрудным сукном письменного стола, слушать ветер, налетающий сюда с полей, звуки и шорохи засыпающей деревни, и сочинять трактат по буддийской логике или же переводить с санскрита древнюю рукопись.

Мы не знаем доподлинно, как долго советская власть сохраняла за своим первым официальным академиком «дачу» в Лютке. Рискнём предположить, что Фёдор Ипполитович перестал приезжать сюда после 1930-го года, ставшего рубежным во многих отношениях. Именно в это время окончательно отошёл от дел один из его высокопоставленных покровителей — нарком Георгий Чичерин, принадлежавший к поколению ленинских интернационалистов-космополитов (как писал своему гимназическому другу, поэту Михаилу Кузмину сам Чичерин, в юности его интересовало буквально всё: «Возьму кельтов — хочется посвятить им всю жизнь; возьму русскую историю — хочется сделаться русским историком; возьму греков — они гонят прочь всё остальное»). Наступала новая эпоха, конструируемая Сталиным и его железной гвардией, и в этой эпохе надо было как-то выживать и работать.

Впрочем, и здесь Щербатского не подвело его чувство «канунов»: в марте 1930 года он продал свою дачу в Луге — однако не Лютку, а некий дом, расположенный по Ивановскому пути № 8 на берегу озера Омчино («что это за дача, к настоящему времени не установлено», как замечают по этому поводу биографы ученого). Фёдор Ипполитович словно бы избавляется от балласта, чтобы продлить себе годы жизни и творчества: он с головой уходит в свою научную деятельность, пестует учеников, пишет книги, выступает с докладами, но, дабы не раздражать красный Кремль, забывает о своих прежних барских и помещичьих привычках. Лютка постепенно сиротеет: её последний владелец, сын статского советника и внук царского генерала Фёдор Щербатской почти перестает там появляться. Однако опустевший «шляхетский замок» по-прежнему стоит на сплетении двух новгородских речек: его история ещё не окончена — осталось досказать эпилог…

Эпилог: немецкий госпиталь, деревенская школа, комсомольский лагерь

Последним (хотя и невольным) хозяином имения в Лютке был, по всей видимости, садовый сторож. По привычке, а, может, и по негласной договорённости с Щербатским он берег роскошный усадебный сад почти до самой войны. Однако зима 1939−40 годов, на которую пришлась не слишком удачная для СССР финская военная кампания, выдалась очень суровой: морозы достигали 35−40 градусов, необстрелянные советские солдаты на фронте за пару дней превращались в лед. Вымерзли и плодовые деревья в саду у «замка» — большинство их так и не распустилось по весне 40-го года. Это был своего рода знак, вестник наступления окончательной зимы — и для усадьбы в Лютке, и для самого Фёдора Ипполитовича, который слёг с инсультом вскоре после того, как в Ленинграде репрессировали и расстреляли почти всех его учеников. Не было больше сада, не было Дацана, закрытого в 1938 году, не было и буддологической школы, втоптанной в гулаговскую грязь. Жизни Щербатскому оставалось меньше двух лет.

Академик умер в эвакуации в Казахстане 18 марта 1942 года. К тому времени в Лютке (после упорных боёв на Лужском оборонительном рубеже, где в окружение попало около 20 тысяч красноармейцев) уже вовсю хозяйничали немцы: в здании бывшего усадебного дома они разместили свой госпиталь. Жители деревни потом вспоминали, как на берегах Тесовки валялись ампутированные руки и ноги, а в соседней деревне Клюкошицы с разрешения оккупационных властей хоронили убитых советских солдат («Дедушка рассказывал, какая тонкая одежда была на них зимой и пустые мешки без провианта», пишет один из потомков люткинских старожилов). Фашистская оккупация края продолжалась до января-февраля 1944 года, когда последовательно были освобождены Луга и расположенный поблизости от Лютки Новгород.

Нам до сих пор неизвестно, когда был разграблен усадебный дом Щербатских — до войны или во время оккупации и боевых действий? Куда исчезли обстановка «замка» и его уникальная библиотека (хотя известно, что часть книжных фондов учёного с 1942 года хранится в Институте востоковедения РАН — прим. ред.)? Оставалось ли что-нибудь в усадьбе от «прежних хозяев» к тому моменту, когда здесь надумали открыть школу? И когда впервые тут установили школьные парты для деревенских ребятишек — до войны или после? Впрочем, ни один из имеющихся исторических источников не подтверждает разбросанных кое-где сведений, что уже в 1930-е (а по некоторым данным, и в 1920-е) годы здесь работала сельская школа. Говорят, что сразу после Великой Отечественной в имении разместили что-то вроде санатория, однако и это остаётся не более чем досужими разговорами. Зато в 1962 году в люткинской усадьбе официально открыли Волосковскую восьмилетнюю школу, проработавшую вплоть до 1976 года (об этом мы можем говорить с уверенностью).

Оркестр перед зданием усадебного дом, где с 1962 по 1976 гг. работала
Волосковская восьмилетняя школа. Вторая половина ХХ в.
Историко-краеведческий музей города Луги

О «школьных годах» усадьбы можно судить по частичной перестройке «польского» здания, а также по двум дошедшим до нас маркерам на фасаде: надписи «ШКОЛА», хорошо просматривающейся со стороны реки, и даты, вкрапленной в кирпичную кладку фронтона на противоположной стороне «замка» — 1962. Внутренние интерьеры дома также были серьезно изменены и приспособлены под школьные нужды. Однако очарование бывшей усадьбы продолжало чувствоваться даже сквозь воцарившуюся здесь казённую атмосферу. «Дедушка рассказывал, как ветки яблонь из барского сада стучались в окна классов, и можно было, раскрыв окно, сорвать яблоко и подкрепиться», — вспоминает одна из бывших жительниц Лютки.

Детей на уроки сюда возили со всей округи — не только из Лютки, но и многих других окрестных деревень. В народе бывший барский дом прозвали «красной школой» — за краснокирпичный цвет «готического» фасада. Поэтажные планы здания этой поры дошли до нас благодаря Владимиру Фёдоровичу Саксину, учившемуся в этой школе с 1971-го по 1975 годы (на сегодняшний день это единственные известные исследователям поэтажные планы усадьбы, вместе с мемуарами В.Ф. Саксина они хранятся в Краеведческом музее-библиотеке посёлка Приозерный).

«Дом Щербатского, в котором размещалась школа, был сложен из красного кирпича, оригинальной архитектуры, трёхэтажный, — писал в своих воспоминаниях Владимир Саксин. — На самом верху здания школы, на крыше башни, был металлический флюгер. Он показывал направление и силу ветра, отклоняя на определенную величину специальный щиток…»

После 1976 года в усадьбе появилось второе по счёту «детское учреждение» — комсомольско-молодёжный лагерь (КМЛ) для старшеклассников (обыкновенно такие лагеря организовывали при совхозах и колхозах, чтобы поддерживать советское сельское хозяйство). Те, кому приходилось бывать здесь в ту пору, до сих пор не могут забыть «большое здание, в котором, как казалось тогда, даже в жару было прохладно». «Перед домом — небольшая площадка, где мы играли в волейбол и футбол, а также проходили всякие торжественные линейки и построения (как же без этого), — припоминают вчерашние комсомольцы. — Дальше большой дуб. На нём жили вороны, их было, наверное, не меньше сотни, и каркали они круглосуточно. Первое время никак было не привыкнуть. Правда потом, как-то ночью во время грозы молния ударила в этот дуб и всё прекратилось. Чуть правее от дома был деревянный сарай — кухня и столовая. Дальше тропинка-спуск к реке, то есть к реке можно было спуститься и за домом, и за столовой, но там туалет МЖ, кусты, и берег крутой. Помню в речке мыли посуду с кухни: это просто наказание — мыть жирные кастрюли и посуду в холодной речной воде, без моющих средств, песком!».

Одна из последних летних смен люткинского КМЛ пришлась на 1980 год, когда в Москве проходили XXII-е Олимпийские игры. В этот период «четыре 9-х класса из 342-й школы и ещё одной с „Правого берега“ жили в этом здании». «Внутри помню только спальни с железными кроватями, дощатые полы, стол теннисный на втором этаже… Рядом со зданием была из дерева и стекла столовая с кухней, и ближе к источнику — банька, — читаем мы в разрозненных комментариях к люткинским фотографиям в интернете. — Девятиклассники пропалывали турнепс на соседнем поле. Запомнились огромные спальни и разноуровневая планировка — много запутанных переходов, круговая лестница. Всё было конечно очень запущено, но жилое: окна, электричество, чистенько (в советское время за расселением детей следило РОНО). Воды не было. Внизу у речки — умывальники».

Олимпиаде-80 суждено было стать завершающим аккордом умирающей советской цивилизации: под песню «До свидания, наш ласковый Миша» страна простилась со своей коммунистической мечтой. И понятно, что после краха Советского Союза уже никакое РОНО (районный отдел народного образования — прим. ред.) не следило за состоянием бывшей усадьбы первого советского академика. А в «лихие девяностые» сюда пришла настоящая разруха: в «красной школе» обрушились перекрытия, погребая под собой последнюю утлую лагерную обстановку, стали осыпаться стены. Был утрачен — за исключением цоколя — «Марьянин дом» (хотя на фотографиях 1993 года он ещё хорошо просматривается). В стенах «замка» по ночам стали жечь костры, но только уже не пионерские или комсомольские, а «тусовочные», на которые собиралась местная деревенская молодежь. Дым от этих разбойничьих костров поднимался прямо к звёздному небу — никаких потолков в доме, помнящем два поколения Щербатских и ещё несколько поколений советских детей, давно не было.

Эпоха возрождения: «Мы делаем это для России и для того же Лужского района»

Идея восстановить и спасти ещё не до конца утраченную усадьбу академика Щербатского принадлежит группе энтузиастов, объединившихся вокруг Санкт-Петербургского буддийского Дацана «Гунзэчойнэй» — того самого Дацана, который своим появлением на свет во многом обязан Фёдору Ипполитовичу. В минувшем 2019 году в храме завершились многолетние реставрационные работы, благодаря которым его включили в почётную Белую книгу Северной столицы. Теперь, как нам хочется надеяться — очередь за люткинским «замком»: воссоздать его в облике, максимально приближенном к историческому, является в какой-то мере нашим священным долгом перед памятью о том, кто многое сделал для Дацана и для изучения и популяризации буддизма в целом.

Современное состояние усадьбы Лютка

«Изучение буддизма не только как религии, но и как философии связано как раз с именем Фёдора Щербатского, — полагает Ирина Попова, директор Института восточных рукописей РАН. — По менталитету это был очень интересный человек, и, я думаю, это должно отразиться в облике усадьбы, которая наверняка будет восстановлена благодаря энергии Инны Васильевны Васильевой (директора Фонда развития буддийской культуры) и Буды Бальжиевича Бадмаева (настоятеля Дацана). Кроме того, имя Щербатского тесно связано с культурой русского серебряного века, когда очень многие поэты, писатели и художники увлекались буддизмом. К примеру, одна светская петербургская дама вдруг решила заняться изучением санскрита, и обратилась к академику Сергею Ольденбургу, чтобы он посоветовал ей подходящий учебник — а тот переадресовал её к Щербатскому. Нелишне вспомнить и первую буддийскую выставку в Петрограде 24 августа 1919 года — какое на дворе было время, а в Русском музее всё равно читались лекции о жизни и мировоззрении Будды!».

По словам Поповой, современники вспоминали о Щербатском не только как о выдающемся учёном, но ещё и как о большом жизнелюбе и сибарите. «Наверняка в его доме был очень интересный быт, — продолжает Ирина Фёдоровна. — Жена уже упомянутого мной академика Ольденбурга, Елена Григорьевна, как-то сетовала, что её бедный муж, Сергей, всё время уделяет административной работе, что дает Игнатию Крачковскому (известный арабист — прим. ред.) заниматься его арабами и рукописями, а Щербатскому — дважды в неделю ездить в Лугу. Думаю, раз Фёдор Ипполитович так часто ездил к себе на „дачу“, то все свои книги по философии буддизма он продумывал по пути в Лютку…» .

В настоящее время проект воссоздания усадьбы первого советского академика уже приобретает определенные контуры — по меньшей мере, на бумаге. На будущей выставке в Луге будут представлены эскизные изображения главного дома Щербатских, а также специально изготовленный макет, позволяющий судить о масштабах всего усадебного комплекса — от парковой зоны и «Марьянина дома» до дозорной башенки «замка». «У нас нет задачи на веки вечные завладеть этой усадьбой — мы рассчитываем, прежде всего, её восстановить, — говорит ширээтэ-лама и досточтимый настоятель Дацана Буда Бадмаев. — Мы делаем это не столько для себя, сколько для России и для того же Лужского района, у которого после окончания реставрационных работ в Лютке появится ещё один туристический объект, куда будет нестыдно возить гостей и чьим возрождённым обликом наверняка можно будет гордиться».

3D-модели воссозданного усадебного дома. Компьютерная графика

Поддержку и помощь в восстановлении усадьбы Дацану готовы оказать его неизменные друзья и единомышленники: Институт восточный рукописей РАН, Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербургский государственный музей-институт семьи Рерихов и другие широко известные организации, не нуждающиеся в представлении. Работа впереди предстоит огромная, и пока ещё мы находимся в самом её начале. Но ведь недаром в буддизме и человеку, и любому другому живому существу даруется шанс на ещё одну или несколько жизней. Есть этот шанс, как мы полагаем, и у овеянной легендами старинной усадьбы выдающегося российского буддолога Фёдора Ипполитовича Щербатского.

Автор: Валерий Береснев

При подготовке статьи были использованы материалы исторического исследования, посвященного усадьбе «Лютка» (составители: И.В. Васильева, М.П. Великанов, К.П. Грюнберг), а также сведения из альбома-буклета, сопровождавшего выставку «Свет знания. Памяти академика Ф.И. Щербатского (1866―1942)» (составители: Ю.Ю. Будникова, И.В. Васильева, Ю.И. Елихина, Е.А. Кантор, авторы статей: И.В. Васильева, В.Я. Васильков, Ю.И. Елихина, А.В. Зорин. Редактор: Ю.Ю. Будникова, научный редактор: Ю.И. Елихина).