Декабристы и буддизм. Как русский образованный человек впервые посмотрел в глаза Будде

К такому парадоксальному выводу можно прийти, изучая те культурные связи, которые установились в первой половине XIX века между представителями российской (прежде всего, петербургской) элиты и бурятским населением Сибири, исповедующим буддизм.

Как неудачное «либеральное» восстание заложило фундамент под петербургский Дацан

Под представителями столичной элиты, аристократической и интеллектуальной, я подразумеваю, главным образом, декабристов, которые не своей волей очутились в Сибири, но оказались самыми добросовестными исследователями и летописцами этого малоизведанного края. Пожалуй, никто до них в такой степени не «погружался в сибирский материал», то есть не жил так подолгу среди коренного населения, не пользовался его гостеприимством, не изучал его обычаи и привычки, не наблюдал его верования, как это выпало на долю вроде бы «изнеженных» и вроде бы «поверхностных» дворянских революционеров. Таким образом, примерно за сто лет до фактического основания буддийского храма в Санкт-Петербурге декабристам удалось заложить для него некий духовный фундамент, на котором в начале ХХ века выросло здание Дацана Гунзэчойнэй.

Художник К.И. Кольман «На Сенатской площади 14 декабря 1825 года», бумага, акварель, 1830-е годы.

Пребывание декабристов в Сибири, тема каторги и ссылки первых дворянских революционеров были досконально изучены ещё советской историографией. С благоговением отмечались просветительская деятельность, которой занимались среди бурятского населения многие ссыльные, этнографические описания края, оставленные ими в письмах и статьях, первые научные коллекции, собранные наиболее дотошными декабристскими исследователями. Но тема соприкосновения декабристов и буддизма (или шире: декабризма и буддизма как двух диаметрально противоположных духовных течений) затрагивалась советскими учёными лишь вскользь — по вполне понятным для атеистического государства идеологическим причинам. Впрочем, в постсоветское время тоже ничего не изменилось, так как интерес к изучению декабристов и декабризма значительно снизился, и никому в бурное время экономических реформ не пришло бы в голову выводить генезис петербургского Дацана из неудачного «либерального» восстания в декабре-январе 1825−26 гг. Тем не менее, между двумя этими историческими вехами действительно наличествует связь, и в своей статье я постараюсь показать, в чём же она состоит.

Первые декабристы стали прибывать в Сибирь (Нерчинский завод, Благодатский рудник) прямиком из Петербурга в августе-сентябре 1826 года[1]. Приговорённых к каторжным работам доставляли к месту наказания отдельными партиями, которые скрупулёзно составлялись администрацией Петропавловской крепости. В этот период (примерно до августа 1830 года) соприкосновение декабристов с бурятским этносом, исповедующим буддизм (или, пользуясь терминологией того времени — ламаизм), если и случалось, то было крайне поверхностным. Завязыванию культурных связей мешали строгие тюремные порядки и тщательная регламентация каторжной жизни. Однако на исходе лета 1830 года декабристов велено было отправить пешим порядком из Читы в Петровский завод. Государственные преступники и их жены, последовавшие за ними в Сибирь, восприняли эту инициативу без всякой радости: Читинский острог выглядел уже обжитым местом, некоторые декабристские семьи даже успели обзавестись там собственными домами, а на новом месте изгнанников ожидала полная неизвестность. Однако эти опасения не оправдались. По признанию декабриста Николая Басаргина, даже сам «поход в Петровский завод, продолжавшийся с лишком месяц в самую прекрасную летнюю погоду, был для нас скорее приятною прогулкою, нежели утомительным путешествием»[2]. Сделать его таковым позволила хорошая организация пешего перехода, не последнюю роль в котором сыграли, как это ни странно, бурятские юрты.

Юрты предназначались для отдыха и ночлега как самих государственных преступников, так и сопровождавшего их тюремного конвоя. По замечанию всё того же Басаргина, описавшего путешествие в Петровский завод в своих «Записках», деревень в бурятской степи тогда было очень мало, поэтому ночевали прямо «в поле, где заранее приготовлялись юрты. Место выбирали около речки или источника на лугу и всегда почти с живописными окрестностями и местоположением[3]».

Литография живописца Андрея Ефимовича Мартынова. Обед в юрте. 1806 год

Всех декабристов поделили на группы по пять человек. Для каждой пятерки предназначалась своя юрта, в связи с чем такие группы для удобства тоже стали именовать «юртами». Таким образом, блестящие петербургские аристократы впервые для себя стали не просто гостями, а своего рода законными обитателями традиционного бурятского жилища.

«…В разных местах зажигались костры дров, около которых сидели в разнообразных положениях проводники наши — буряты, между которыми были и женщины, с своими азиатскими лицами и странными костюмами», — вспоминал Николай Басаргин. «Почти всегда в это время большая часть из нас ходили кучками внутри цепи, около костров, толковали с бурятами и между собою»[4].

Позднее декабрист Николай Бестужев в своём очерке «Гусиное озеро» подробно воссоздал мир бурятской юрты, где рядом с бытовой и хозяйственной утварью почти всегда помещался буддийский алтарь для домашних молитв и жертвоприношений. «Перед самым входом стоит род сундучка с уступами, на которых расположены вверху бурханы бронзовые или намалёванные, смотря по достатку, а внизу в медных чашечках жертвоприношения, состоящие в воде, молоке, хлебных зёрнах. Тут же, если способы позволяют, курится свечка потоньше гусиного пера, сделанная из опилок алоевого дерева, связанных какой-то клейкой материей; эти свечки получаются из Китая через Кяхту. Никакой посетитель не войдет в юрту, не поклонившись бурханам. Для этого он складывает ладони, подносит их так ко лбу и потом кланяется в землю»[5].

Николай Александрович Бестужев
(1791−1855)

Скорее всего, походный быт тех юрт, в которых довелось ночевать декабристам при переходе в Петровский завод, был гораздо скуднее описанного Бестужевым. И всё-таки через эти юрты, которые стоят практически у самого начала сибирской эпопеи дворянских революционеров, Петербург становится полноправным гостем бурятского мира. Здесь, может быть, впервые русский образованный человек заглянул в глаза Будде.

Гостеприимство и радушие, как пишет тот же Бестужев, предписывается бурятам их верой. «Буряты действительно гостеприимны: самый бедный из них, при посещении его даже незнакомым человеком, засыплет для него в чашу последнюю варку чая и будет сидеть после того сам голодом несколько дней. …И в самом деле, каким образом странник, едущий по улусам, мог бы найти, чем утолить голод, без этого гостеприимства, почти повелеваемого религией[6]».

___________________________________________________________________________________________________________________________________
[1] А.Д. Марголис. Тюрьма и ссылка в императорской России. М., Лантерна Вита, 1995 г. — 207 с. С. 57
[2] Мемуары декабристов. Южное общество. М., Изд-во Моск. Ун-та, 1982. — 352 с. С.84
[3] Мемуары декабристов. Южное общество. М., Изд-во Моск. Ун-та, 1982. — 352 с. С.84
[4] Мемуары декабристов. Южное общество. М., Изд-во Моск. Ун-та, 1982. — 352 с. С. 85
[5] Н.А. Бестужев. Сочинения и письма. Иркутск: Мемориальный музей декабристов, 2003. — 752 с. (Серия «Полярная звезда»). С. 264
[6] Н.А. Бестужев. Сочинения и письма. Иркутск: Мемориальный музей декабристов, 2003. — 752 с. (Серия «Полярная звезда»). С. 311

* Для возврата в текст нажмите на выбранный номер сноски

Читать статью полностью