«Провидец увидел бегущих солдат и воинственный образ Балдан Лхамо»: как буддисты сражались за Родину

В продолжение темы также будут опубликованы статьи о вкладе тувинского и калмыцкого народов в дело Великой Победы над фашистами. Отдельно готовится публикация о родственниках буддийских священников Дацана Гунзэчойнэй, которые прошли свой боевой путь в годы Великой Отечественной войны. Совокупно с уже опубликованными на нашем сайте материалами это составит монографию о том, какой уникальный след оставили буддийские народы в военной истории России.

Пленный немецкий офицер: «Мои солдаты подсознательно восприняли внезапно появившихся варваров, как полчища Аттилы»

Подвиг буддийских народов России в Великой Отечественной войне до сих пор малоизучен, и в многотомной истории великих битв ХХ века ему, к сожалению, отведено незаслуженно мало места. Хотя, перелистывая ветхие архивные страницы с затерянными кое-где военными фотографиями бурят, тувинцев, калмыков, забайкальцев и алтайцев, поневоле удивляешься не только их какому-то поистине самурайскому бесстрашию, но и самому неистребимому национальному колориту, который сквозит через судьбы каждого из них. Да, эти малые народы воевали в составе пёстрой интернациональной армии ССССР, они были приписаны к многочисленным стрелковым дивизиям и кавалерийским корпусам, они сражалась в гарнизонах осаждённых крепостей и ходили в танковые и пешие атаки, и они же прославились как искусные снайперы, которых боялись самые высшие чины СС и Вермахта. И всё же трудно отделаться от впечатления, что у них была какая-то своя «война в войне», свои понятия о доблести и чести, восходящие ещё ко временам богатырей-батыров Золотой Орды. Тем не менее, каждый из них воспринимал войну с фашизмом как священную, как личный вызов, как перчатку, брошенную обезумевшим Западом в лицо мирно дремавшего Востока.

Пожалуй, неслучайно один из самых поэтичных и по-кинематографически зрелищных эпизодов Второй Мировой войны разыгрался с участием 8-й кавалерийской Дальневосточной дивизии, дислоцированной зимой 1944 года на западе Украины. Как раз накануне осенью эта дивизия под командованием генерал-майора Петра Хрусталёва пополнилась 206-ю новобранцами из Тувы. Сослуживцы потом вспоминали, что тувинские красноармейцы прибыли на «театр военных действий» облачёнными в свои степные причудливые одежды, вооружённые лишь длинными пиками и кривыми саблями, да в придачу вместе с лохматыми коренастыми лошадёнками, которые дивизионному командованию показались совсем несолидными. Хрусталёв лишь озадаченно прищёлкивал языком, думая, что же ему делать с таким «пополнением». Впереди, согласно карте, значились укреплённые немецкие плацдармы и целые деревни с бетонными дзотами и многочисленными огневыми точками, которые враг удерживал месяцами. Что могли предпринять против них две сотни монгольской конницы, вооружённой не по советскому военному стандарту, а по образцу древнего воинства Чингиз-хана? Решено было зачислить их пока что в состав 31-го гвардейского кавалерийского полка (под началом полковника Попова), переобмундировать и употреблять для разведывательных рейдов в тылу противника.

Однако очень скоро, 31 января 1944 года, один из таких рейдов обернулся успешным сражением, в котором решающую роль сыграли именно тувинцы. Ворвавшись на окраины села Деражно (Волынская область Украины), передовые всадники донесли, что здесь скопилось намного больше фашистов, чем предполагали ранее. Однако отступать было уже поздно: немцы, заметив кавалеристов, открыли огонь и смертельно ранили старшего лейтенанта 3-го взвода сабельников Сата Монгуша (самого старшего из тувинских командиров — 1909 года рождения). Тогда на место Монгуша, решением полковника Попова, заступил старший сержант Калбак. Конница пошла в атаку как на верную смерть, и её первые ряды в самом деле были скошены пулями. Но затем произошло настоящее чудо: побросав свои «огневые точки», бетонные укрепления и траншеи, фашисты ударились в паническое бегство. В короткое время деревня была освобождена, а к приятно поражённому Попову подвели единственного уцелевшего военнопленного — офицера Ремке (дело в том, что в плен тувинцы принципиально никого не брали, следуя своим воинским традициям, и немецкий офицер выжил лишь благодаря суматохе).

Ремке и пояснил советскому полковнику причины паники. Оказывается, увидев перед собой всадников на лохматых лошадёнках с кривыми саблями, немцы решили, что они «сбрендили» и что от долгого сидения в окопах у них массово повредился рассудок. «Это зрелище деморализующе подействовало на моих солдат, подсознательно воспринявших внезапно появившихся варваров, как полчища Аттилы», — велеречиво оправдывался Ремке. Говорят, что после боя под деревней Деражно солдаты Вермахта прозвали тувинцев der Schwarze Tod — Чёрная Смерть.

Сержанты-снайперы. 1944 г.

О паническом страхе, который вызывали «монголы» у фашистов, свидетельствует и громкая слава бурятских снайперов — Семёна Номоконова, Тогона Санжиева, Арсения Етобаева, Жамбала Тулаева, Никифора Афанасьева, Цырендаши Доржиева и других опытных «охотников на фашистского зверя» (о том, как бывшие сибирские звероловы становились на фронтах грозными снайперами, мы рассказали в отдельном материале). Показательно, что именно «русских снайперов» боялся до конца своей жизни бывший комендант Освенцима Рихард Баер. Мы знаем, что на своём зловещем служебном посту, который он занял примерно за год до окончания войны, Баер отличался беспримерной жестокостью и «арийским хладнокровием»: газовые камеры и крематорий Освенцима работали при нём практически в ежедневном режиме. Генрих Гиммлер хвалил нового коменданта за исполнительность, дисциплину, а также за «экономическую эффективность» — в запасники Рейха из печально известного концлагеря стало поступать больше золотых зубов, колец и серёжек от уничтоженных узников. В мае 1945 года Баеру, сбросившему опознавательные знаки СС, удалось скрыться: он сменил имя на Карла Эгона Неймана, нанялся на работу лесником и поселился под Гамбургом. Однако и здесь, оказывается, ему постоянно мерещились то израильские спецназовцы, пришедшие его арестовать, то советские снайперы с «монгольским разрезом глаз», подстерегавшие его где-нибудь на лесной делянке. В постоянном страхе за свою жизнь Баер прожил до декабря 1960 года, когда был наконец-то опознан и арестован (спустя ещё 2 месяца он скончался в тюрьме от сердечного приступа).

О таких, как Рихард Баер, впоследствии писал превосходный бурятский поэт, выпускник Литературного института Дондок Улзытуев (его стихи здесь и далее приведены в переводе Станислава Куняева):

«Пылали книги Шиллера в кострах,
Сжигали те, кто шествовал в колоннах.
Кто мог потом копаться в черепах
И в грудах пепла в поисках коронок.
Они душились тонкими духами
И мылом розовым благоухали,
А пламя обнимало груды книг.
Они блюли законы гигиены,
Но были то не люди, а гиены,
И спас твой мальчик Шиллера от них».

(Из поэмы «С берегов последнего моря»).

Пролог к войне: эпоха Большого террора

Прологом к Великой Отечественной войне для бурятского народа стала другая, в какой-то мере не менее значительная трагедия: эпоха Большого террора 1937−38 годов. Эта гроза, грянувшая из красного Кремля, шаровой молнией прокатилась по всей необъятной стране, называвшейся тогда Советским Союзом, но для Бурят-Монгольской АССР (БМАССР) она обернулась ещё и национальной трагедией, в ходе которой было уничтожено (арестовано, сослано, расстреляно) все буддийское духовенство и закрыты все сибирские Дацаны (коих до революции насчитывалось 44 при 11 тысячах бурятских ламах). Одновременно был закрыт и передан в собственность государству ленинградский Дацан, а его община по обвинению в создании «панмонгольской и прояпонской контрреволюционной организации» брошена в застенки НКВД и приговорена к «высшей мере». Примерно за два месяца до того, как двери храма были опечатаны чекистами, 29 января 1938 года умер в тюрьме в Улан-Удэ знаменитый основатель Дацана Гунзэчойнэй, вдохновитель «Восточного проекта», Хамбо-лама Агван Доржиев. На этом сибирская Сангха практически прекратила своё существование.

Чем эти расправы обернулись для национального самосознания бурят, мы можем только догадываться. Хотя атеистическая пропаганда с переменным успехом велась в Бурят-Монгольской ССР, как и в остальных регионах Советской России, она не успела кардинально изменить патриархальную жизнь народа. По-прежнему почиталось хорошей традицией иметь в каждой большой семье хотя бы одного ламу — обыкновенно изучению Дхармы посвящали младшего сына или кого-либо из близких родственников, имеющих склонность к духовной жизни. Таким образом, с буддизмом буряты были связаны кровно, и это родство невозможно было разорвать за два-три тревожных предвоенных года.

Конечно, не все буддийские священнослужители сгинули в земле Ламской пади под Хоринском, где в то время хоронили расстрелянных лам (отсюда и название). Многие, прослышав о лавине арестов, успели затаиться и раствориться в своём народе. Сохранилось множество рассказов о том, как ламы бросали свои дома и уходили куда глаза глядят, чтобы только остаться на свободе. Так, к примеру, Гатавон-лама из Чесанского дацана (Бурятия) отправился зимой в степь на верную гибель, но был спасён машинистом паровоза, вовремя заметившим одинокую человеческую фигуру, куда-то бредущую в лютый мороз вдоль железной дороги. Другие ламы меняли имена, уходили в области, где их никто не знал, и нанимались там на самую чёрную и неблагодарную работу. Кто-то работал в совхозе, кто-то — на далёкой таёжной лесопилке, где было больше шансов скрыться от вездесущего контроля властей.

Михей Николаевич Ербанов

Впрочем, репрессии всерьёз затронули и сами местные республиканские власти. До осени 1937 года во главе Бурят-Монгольской АССР стоял бывший выпускник церковно-приходской школы, а на тот момент — первый секретарь республиканского обкома ВКП (б) Михей Ербанов, которого сам Сталин величал «Восточным орлом». При Ербанове Бурятия впервые пошла по промышленному пути развития: буквально за 9 лет было отстроено 100 заводских предприятий, среди которых — знаменитый паровозовагоноремонтный завод (ПВРЗ), авиационный завод, стеклозавод, крупнейший в этом части страны мясокомбинат и пр. Поговаривали, что республика недаром носит наименование (через дефис) Монгольской, и что Кремль планирует объединить БМАССР с Монголией, и присвоить ей статус союзной республики (как накануне было проделано с Киргизией и Казахстаном, которые, простившись со статусом автономии, вошли в состав СССР на правах носителей собственной советской государственности). Соответственно, вплоть до «рокового 37-го» Ербанов был обласкан Москвой и чувствовал себя более, чем уверенно. Об этом свидетельствует и знаменитая фотография 1936 года, на которой Сталин запечатлён с пышным букетом цветов и со счастливой бурятской девочкой на руках (Геля Маркизова, дочь 2-го секретаря Бурятского обкома ВКП (б) Ардана Маркизова). Смущённо улыбающийся Михей Ербанов стоит на этом снимке слева от вождя, чуть поодаль за его спиной. До его ареста и гибели остаётся всего полтора-два года.

«Товарищ Сталин с шестилетней Гелей Маркизовой, преподнёсшей ему букет цветов — подарок делегации Бурят-Монгольской Автономной Советской Социалистической Республики. Справа на снимке: секретарь Бурят-Монгольского обкома ВКП (б) товарищ Ербанов. Снимок сделан в Кремле 27 января 1936 года. Фото М. Калашникова».
Фото с подписью «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» обошло в 1936 году все газеты страны.

Иосиф Сталин получает букет цветов от Энгельсины (Гели) Маркизовой — в её лице от всех детей Бурят-Монголии
Иосиф Сталин и Вячеслав Молотов дарят Геле Маркизовой подарки.

Показательно, что за 9 лет своего правления Михей Ербанов сделал очень иного для постепенного разгрома буддийской Сангхи в Сибири. При нём в республике стали закрываться Дацаны, лам клеймили как «бездельников» и «нахлебников, сидящих на шее у трудового народа». Решением обкома ВКП (б) вся Бурятия была переведена с монгольского алфавита на латиницу (что было модно при Льве Троцком, мечтавшем «олатинить» всю Россию), а затем и на кириллицу. Ничто вроде бы не предвещало такого стремительного падения с высоты иерархической властной пирамиды, какое пережили Михей Ербанов и Ардан Маркизов в сентябре 1937 года, когда после ареста им предъявили практически те же обвинения, что и задержанным ламам — в создании «бурятско-японского контрреволюционного центра», в «панмонголизме», в подготовке «покушения на товарища Сталина» и даже в намерении «использовать колхозных лошадей для организации сабельных рейдов в тылы Красной армии». Соответственно, оба были расстреляны в 1938 году, и лишь юная Геля Маркизова, чей фотографический образ на руках у Сталина сделался частью советской пропаганды и символом счастливого детства в СССР, всё-таки выжила. Лишившись родителей и пройдя через приёмную семью и детдома для «детей врагов народа», она впоследствии закончила МГУ и стала признанным отечественным востоковедом.

Повзрослевшая Энгельсина (Геля) Маркизова

И, казалось бы, лишь дальним невнятным эхом прозвучал в Бурятии взрыв в 1931 году православного Храма Христа Спасителя в Москве. Между тем, вместе с собором, выстроенном в XIX столетии в честь побед русского оружия, превратилась в пыль и ратная слава 41-го Селенгинского (бурятского) пехотного полка, увековеченная здесь на 24-й мраморной плите. Таким образом, к июню 1941 года Бурятия подошла, словно бы уже пережив большую опустошающую войну. Республика была обезглавлена, лишена национальной административной верхушки, её прежняя воинская слава была обращена в прах, а культурные корни выкорчеваны вместе с буддизмом. Новый руководитель БАССР, Семён Игнатьев, присланный вместо расстрелянного Ербанова, не имел с краем никаких родственных или ментальных связей: родившийся на Украине, он освоил в Москве профессию инженера-технолога самолётостроения, и накануне назначения числился помощником заведующего Промышленным отделом ЦК ВКП (б). Соответственно, никакой популярностью в Бурятии он поначалу не пользовался (впоследствии, впрочем, он проявил себя как подлинный администратор и политик, много сделавший для защиты и развития культур советских малых народов).

Семён Денисович Игнатьев

Использованы фотографии из открытых источников в Интернете.

Читать статью полностью