«Провидец увидел бегущих солдат, взрывы, воинственный образ Балдан Лхамо и могильный холмик»: как буддисты сражались за Родину

От Большого террора — к Мировой войне: мы продолжаем летопись подвигов буддийских богатырей-батыров на фронтах Великой Отечественной.

Пленный немецкий офицер: «Мои солдаты подсознательно восприняли внезапно появившихся варваров, как полчища Аттилы»

Подвиг буддийских народов России в Великой Отечественной войне до сих пор малоизучен, и в многотомной истории великих битв ХХ века ему, к сожалению, отведено незаслуженно мало места. Хотя, перелистывая ветхие архивные страницы с затерянными кое-где военными фотографиями бурят, тувинцев, калмыков, забайкальцев и алтайцев, поневоле удивляешься не только их какому-то поистине самурайскому бесстрашию, но и самому неистребимому национальному колориту, который сквозит через судьбы каждого из них. Да, эти малые народы воевали в составе пёстрой интернациональной армии ССССР, они были приписаны к многочисленным стрелковым дивизиям и кавалерийским корпусам, они сражалась в гарнизонах осаждённых крепостей и ходили в танковые и пешие атаки, и они же прославились как искусные снайперы, которых боялись самые высшие чины СС и Вермахта. И всё же трудно отделаться от впечатления, что у них была какая-то своя «война в войне», свои понятия о доблести и чести, восходящие ещё ко временам богатырей-батыров Золотой Орды. Тем не менее, каждый из них воспринимал войну с фашизмом как священную, как личный вызов, как перчатку, брошенную обезумевшим Западом в лицо мирно дремавшего Востока.

Пожалуй, неслучайно один из самых поэтичных и по-кинематографически зрелищных эпизодов Второй Мировой войны разыгрался с участием 8-й кавалерийской Дальневосточной дивизии, дислоцированной зимой 1944 года на западе Украины. Как раз накануне осенью эта дивизия под командованием генерал-майора Петра Хрусталёва пополнилась 206-ю новобранцами из Тувы. Сослуживцы потом вспоминали, что тувинские красноармейцы прибыли на «театр военных действий» облачёнными в свои степные причудливые одежды, вооружённые лишь длинными пиками и кривыми саблями, да в придачу вместе с лохматыми коренастыми лошадёнками, которые дивизионному командованию показались совсем несолидными. Хрусталёв лишь озадаченно прищёлкивал языком, думая, что же ему делать с таким «пополнением». Впереди, согласно карте, значились укреплённые немецкие плацдармы и целые деревни с бетонными дзотами и многочисленными огневыми точками, которые враг удерживал месяцами. Что могли предпринять против них две сотни монгольской конницы, вооружённой не по советскому военному стандарту, а по образцу древнего воинства Чингиз-хана? Решено было зачислить их пока что в состав 31-го гвардейского кавалерийского полка (под началом полковника Попова), переобмундировать и употреблять для разведывательных рейдов в тылу противника.

Однако очень скоро, 31 января 1944 года, один из таких рейдов обернулся успешным сражением, в котором решающую роль сыграли именно тувинцы. Ворвавшись на окраины села Деражно (Волынская область Украины), передовые всадники донесли, что здесь скопилось намного больше фашистов, чем предполагали ранее. Однако отступать было уже поздно: немцы, заметив кавалеристов, открыли огонь и смертельно ранили старшего лейтенанта 3-го взвода сабельников Сата Монгуша (самого старшего из тувинских командиров — 1909 года рождения). Тогда на место Монгуша, решением полковника Попова, заступил старший сержант Калбак. Конница пошла в атаку как на верную смерть, и её первые ряды в самом деле были скошены пулями. Но затем произошло настоящее чудо: побросав свои «огневые точки», бетонные укрепления и траншеи, фашисты ударились в паническое бегство. В короткое время деревня была освобождена, а к приятно поражённому Попову подвели единственного уцелевшего военнопленного — офицера Ремке (дело в том, что в плен тувинцы принципиально никого не брали, следуя своим воинским традициям, и немецкий офицер выжил лишь благодаря суматохе).

Ремке и пояснил советскому полковнику причины паники. Оказывается, увидев перед собой всадников на лохматых лошадёнках с кривыми саблями, немцы решили, что они «сбрендили» и что от долгого сидения в окопах у них массово повредился рассудок. «Это зрелище деморализующе подействовало на моих солдат, подсознательно воспринявших внезапно появившихся варваров, как полчища Аттилы», — велеречиво оправдывался Ремке. Говорят, что после боя под деревней Деражно солдаты Вермахта прозвали тувинцев der Schwarze Tod — Чёрная Смерть.

Сержанты-снайперы. 1944 г.

О паническом страхе, который вызывали «монголы» у фашистов, свидетельствует и громкая слава бурятских снайперов — Семёна Номоконова, Тогона Санжиева, Арсения Етобаева, Жамбала Тулаева, Никифора Афанасьева, Цырендаши Доржиева и других опытных «охотников на фашистского зверя» (о том, как бывшие сибирские звероловы становились на фронтах грозными снайперами, мы рассказали в отдельном материале). Показательно, что именно «русских снайперов» боялся до конца своей жизни бывший комендант Освенцима Рихард Баер. Мы знаем, что на своём зловещем служебном посту, который он занял примерно за год до окончания войны, Баер отличался беспримерной жестокостью и «арийским хладнокровием»: газовые камеры и крематорий Освенцима работали при нём практически в ежедневном режиме. Генрих Гиммлер хвалил нового коменданта за исполнительность, дисциплину, а также за «экономическую эффективность» — в запасники Рейха из печально известного концлагеря стало поступать больше золотых зубов, колец и серёжек от уничтоженных узников. В мае 1945 года Баеру, сбросившему опознавательные знаки СС, удалось скрыться: он сменил имя на Карла Эгона Неймана, нанялся на работу лесником и поселился под Гамбургом. Однако и здесь, оказывается, ему постоянно мерещились то израильские спецназовцы, пришедшие его арестовать, то советские снайперы с «монгольским разрезом глаз», подстерегавшие его где-нибудь на лесной делянке. В постоянном страхе за свою жизнь Баер прожил до декабря 1960 года, когда был наконец-то опознан и арестован (спустя ещё 2 месяца он скончался в тюрьме от сердечного приступа).

О таких, как Рихард Баер, впоследствии писал превосходный бурятский поэт, выпускник Литературного института Дондок Улзытуев (его стихи здесь и далее приведены в переводе Станислава Куняева):

«Пылали книги Шиллера в кострах,
Сжигали те, кто шествовал в колоннах.
Кто мог потом копаться в черепах
И в грудах пепла в поисках коронок.
Они душились тонкими духами
И мылом розовым благоухали,
А пламя обнимало груды книг.
Они блюли законы гигиены,
Но были то не люди, а гиены,
И спас твой мальчик Шиллера от них».

(Из поэмы «С берегов последнего моря»).

Пролог к войне: эпоха Большого террора

Прологом к Великой Отечественной войне для бурятского народа стала другая, в какой-то мере не менее значительная трагедия: эпоха Большого террора 1937−38 годов. Эта гроза, грянувшая из красного Кремля, шаровой молнией прокатилась по всей необъятной стране, называвшейся тогда Советским Союзом, но для Бурят-Монгольской АССР (БМАССР) она обернулась ещё и национальной трагедией, в ходе которой было уничтожено (арестовано, сослано, расстреляно) все буддийское духовенство и закрыты все сибирские Дацаны (коих до революции насчитывалось 44 при 11 тысячах бурятских ламах). Одновременно был закрыт и передан в собственность государству ленинградский Дацан, а его община по обвинению в создании «панмонгольской и прояпонской контрреволюционной организации» брошена в застенки НКВД и приговорена к «высшей мере». Примерно за два месяца до того, как двери храма были опечатаны чекистами, 29 января 1938 года умер в тюрьме в Улан-Удэ знаменитый основатель Дацана Гунзэчойнэй, вдохновитель «Восточного проекта», Хамбо-лама Агван Доржиев. На этом сибирская Сангха практически прекратила своё существование.

Чем эти расправы обернулись для национального самосознания бурят, мы можем только догадываться. Хотя атеистическая пропаганда с переменным успехом велась в Бурят-Монгольской ССР, как и в остальных регионах Советской России, она не успела кардинально изменить патриархальную жизнь народа. По-прежнему почиталось хорошей традицией иметь в каждой большой семье хотя бы одного ламу — обыкновенно изучению Дхармы посвящали младшего сына или кого-либо из близких родственников, имеющих склонность к духовной жизни. Таким образом, с буддизмом буряты были связаны кровно, и это родство невозможно было разорвать за два-три тревожных предвоенных года.

Конечно, не все буддийские священнослужители сгинули в земле Ламской пади под Хоринском, где в то время хоронили расстрелянных лам (отсюда и название). Многие, прослышав о лавине арестов, успели затаиться и раствориться в своём народе. Сохранилось множество рассказов о том, как ламы бросали свои дома и уходили куда глаза глядят, чтобы только остаться на свободе. Так, к примеру, Гатавон-лама из Чесанского дацана (Бурятия) отправился зимой в степь на верную гибель, но был спасён машинистом паровоза, вовремя заметившим одинокую человеческую фигуру, куда-то бредущую в лютый мороз вдоль железной дороги. Другие ламы меняли имена, уходили в области, где их никто не знал, и нанимались там на самую чёрную и неблагодарную работу. Кто-то работал в совхозе, кто-то — на далёкой таёжной лесопилке, где было больше шансов скрыться от вездесущего контроля властей.

Михей Николаевич Ербанов

Впрочем, репрессии всерьёз затронули и сами местные республиканские власти. До осени 1937 года во главе Бурят-Монгольской АССР стоял бывший выпускник церковно-приходской школы, а на тот момент — первый секретарь республиканского обкома ВКП (б) Михей Ербанов, которого сам Сталин величал «Восточным орлом». При Ербанове Бурятия впервые пошла по промышленному пути развития: буквально за 9 лет было отстроено 100 заводских предприятий, среди которых — знаменитый паровозовагоноремонтный завод (ПВРЗ), авиационный завод, стеклозавод, крупнейший в этом части страны мясокомбинат и пр. Поговаривали, что республика недаром носит наименование (через дефис) Монгольской, и что Кремль планирует объединить БМАССР с Монголией, и присвоить ей статус союзной республики (как накануне было проделано с Киргизией и Казахстаном, которые, простившись со статусом автономии, вошли в состав СССР на правах носителей собственной советской государственности). Соответственно, вплоть до «рокового 37-го» Ербанов был обласкан Москвой и чувствовал себя более, чем уверенно. Об этом свидетельствует и знаменитая фотография 1936 года, на которой Сталин запечатлён с пышным букетом цветов и со счастливой бурятской девочкой на руках (Геля Маркизова, дочь 2-го секретаря Бурятского обкома ВКП (б) Ардана Маркизова). Смущённо улыбающийся Михей Ербанов стоит на этом снимке слева от вождя, чуть поодаль за его спиной. До его ареста и гибели остаётся всего полтора-два года.

«Товарищ Сталин с шестилетней Гелей Маркизовой, преподнёсшей ему букет цветов — подарок делегации Бурят-Монгольской Автономной Советской Социалистической Республики. Справа на снимке: секретарь Бурят-Монгольского обкома ВКП (б) товарищ Ербанов. Снимок сделан в Кремле 27 января 1936 года. Фото М. Калашникова».
Фото с подписью «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» обошло в 1936 году все газеты страны.

Иосиф Сталин получает букет цветов от Энгельсины (Гели) Маркизовой — в её лице от всех детей Бурят-Монголии
Иосиф Сталин и Вячеслав Молотов дарят Геле Маркизовой подарки.

Показательно, что за 9 лет своего правления Михей Ербанов сделал очень иного для постепенного разгрома буддийской Сангхи в Сибири. При нём в республике стали закрываться Дацаны, лам клеймили как «бездельников» и «нахлебников, сидящих на шее у трудового народа». Решением обкома ВКП (б) вся Бурятия была переведена с монгольского алфавита на латиницу (что было модно при Льве Троцком, мечтавшем «олатинить» всю Россию), а затем и на кириллицу. Ничто вроде бы не предвещало такого стремительного падения с высоты иерархической властной пирамиды, какое пережили Михей Ербанов и Ардан Маркизов в сентябре 1937 года, когда после ареста им предъявили практически те же обвинения, что и задержанным ламам — в создании «бурятско-японского контрреволюционного центра», в «панмонголизме», в подготовке «покушения на товарища Сталина» и даже в намерении «использовать колхозных лошадей для организации сабельных рейдов в тылы Красной армии». Соответственно, оба были расстреляны в 1938 году, и лишь юная Геля Маркизова, чей фотографический образ на руках у Сталина сделался частью советской пропаганды и символом счастливого детства в СССР, всё-таки выжила. Лишившись родителей и пройдя через приёмную семью и детдома для «детей врагов народа», она впоследствии закончила МГУ и стала признанным отечественным востоковедом.

Повзрослевшая Энгельсина (Геля) Маркизова

И, казалось бы, лишь дальним невнятным эхом прозвучал в Бурятии взрыв в 1931 году православного Храма Христа Спасителя в Москве. Между тем, вместе с собором, выстроенном в XIX столетии в честь побед русского оружия, превратилась в пыль и ратная слава 41-го Селенгинского (бурятского) пехотного полка, увековеченная здесь на 24-й мраморной плите. Таким образом, к июню 1941 года Бурятия подошла, словно бы уже пережив большую опустошающую войну. Республика была обезглавлена, лишена национальной административной верхушки, её прежняя воинская слава была обращена в прах, а культурные корни выкорчеваны вместе с буддизмом. Новый руководитель БАССР, Семён Игнатьев, присланный вместо расстрелянного Ербанова, не имел с краем никаких родственных или ментальных связей: родившийся на Украине, он освоил в Москве профессию инженера-технолога самолётостроения, и накануне назначения числился помощником заведующего Промышленным отделом ЦК ВКП (б). Соответственно, никакой популярностью в Бурятии он поначалу не пользовался (впоследствии, впрочем, он проявил себя как подлинный администратор и политик, много сделавший для защиты и развития культур советских малых народов).

Семён Денисович Игнатьев

Бурятский режиссёр Эрдэни Жалцанов: «Стихи Твардовского „Я убит под Ржевом“ — будто про моего деда»

22 июня 1941 года Бурятия вместе со всем Советским Союзом узнала о «вероломном вторжении» гитлеровцев. Против ожиданий — война грянула как очистительный смерч, призывающий забыть все старые обиды перед лицом нового сильного врага. И произошло чудо: жители республики, начиная от безусых, подлежащих армейскому призыву юнцов и до зрелых, опытных мужчин, в том числе, скрывающихся по отдалённым «улусам» бывших буддийских лам — сами пошли в военкоматы, чтобы с ближайшими эшелонами отправиться на фронт.

Дондок Улзытуев, бывший в те годы мальчишкой, вспоминал в своих стихах:

«Всех вас мановеньем руки
в предвиденье долгой разлуки
напутствовали старики
и благословляли старухи.

Я помню — не плакала мать,
в молчанье смотрела на брата,
поскольку, прощаясь, рыдать
в обычае нет у бурятов.

Я помню сухие глаза
и горе за твердостью этой,
поскольку в народе слеза
считалась плохою приметой".

Всего из Бурятии на фронты Великой Отечественной войны были призваны 120 тысяч человек. И это не считая тех, кто уже находился в рядах Красной Армии к июню 1941 года. Считается, что бурятские красноармейцы были и среди легендарных защитников Брестской крепости, как об этом поётся в военной песне:

«Расскажут лишь камни об этих боях,
Как насмерть герои стояли.
Здесь русский, бурят, армянин и казах
За Родину жизнь отдавали».

К сожалению, на данный момент имена бурят, которые могли находиться в Бресте ранним утром 22 июня, доподлинно не установлены, но обыкновенно называют младшего политрука, уроженца села Токчин Дульдургинского района Агинского Бурятского округа Дашидоржи Ганжурова. Домой с фронта он не вернулся, а последние письма от него пришли на родину из действующей армии, квартировавшей в районе Западного Буга. С той поры и до сегодняшнего Ганжуров продолжает числиться пропавшим без вести.

Как правило, бурят чаще всего зачисляли в ряды сибирских дивизий: «30-й Иркутской», «55-й Иркутской», 82, 106, 116, 321, 399-й Забайкальских. Многие добивались не только боевых наград, но и командных должностей, получая в своё распоряжение целые воинские формирования: от взводов до бригад и дивизий. Звание генерал-майора получил И.В. Балдынов, полковника — В.Б. Борсоев, выходцы из Бурятии И.О. Тукеев, А.Б. Занданов, А.С. Шаракшанэ уже после войны выдвинулись в генералы.

Сражаться приходилось не только с гитлеровскими войсками, но и с Квантунской армией Императорских вооружённых сил Японии. Война забрасывала бурятских солдат и в Прибалтику, и на Кавказ. Воспоминания о кавказских боях сохранились в лирике бурятского поэта Доржи Гомбоева:

«Пусть Терек расскажет
Потомкам о том,
Как бились отважно
Мы с грозным врагом.
…Фашистские орды
Катились волной.
Кавказские горы
Взметнулись стеной».

Доржи Гомбоевич Гомбоев были призван в Красную армию в июле 1941 года. Был командиром взвода, охраняющего знамя полка. Бойцы этого взвода, согласно воинским уставам, не имеют права на отступление и, по сути, являются смертниками. Тем не менее, Доржи Гомбоев выжил и вернулся домой кавалером множества орденов — Красной Звезды и Отечественной войны 1-й степени, медалей — «За отвагу», «3а боевые заслуги» и других.

«Мы помним древние преданья.
В них чёрной злобы нет следа.
И не продам, и не предам я
Родную землю никогда»

— писал Гомбоев в одном из своих послевоенных стихотворных сборников.

О том, какая суматоха царила во время призыва и отправки первых воинских эшелонов на линию фронта, очень подвижную и опасно приблизившуюся к Москве и Ленинграду в 1941 году, свидетельствует Эрдэни Жалцанов, главный режиссёр Бурятского театра кукол «Ульгэр». Несколько лет назад в интервью республиканскому изданию ARD Эрдэни Бато-Очирович рассказал, как погиб подо Ржевом его дед, политрук Жалцан Бабаевич Бабаев, чей портрет в будёновке и красноармейской шинели, нарисованный неизвестным художником-монголом в далёком 1940-м, долгое время висел в комнате его матери.

«Теперь мы знаем, где он точно похоронен, в какой дивизии и полку служил, и дату его гибели, — говорит Жалцанов. — Теперь я знаю точно, о чём он хотел поведать в тот миг, когда монгол-художник сделал последний штрих на холсте».

Дивизия, к которой был приписан Жалцан Бабаев, стояла в тот период в Монголии, где в 1939 году принимала участие в боях на Халхин-Голе. Затем пришла весть о начале новой, еще более страшной войны на западе России. «Дед должен был выехать ночью, а мама плакала (мать режиссёра родилась в 1939 году, и к тому времени ей не исполнилось ещё и двух лет), — рассказывает Жалцанов. — Тогда он сказал, что не хочет уходить под плач собственного ребенка, и ушёл под утро, когда малыш спал. Немцы — под Москвой. Сталин точно знает по донесению Зорге, что Япония не будет нападать, снимает сибирские дивизии и бросает под Москву. Поэтому эшелоны из Монголии через Наушки и станцию Джида двигались на запад. И он передал через знакомого лишние вещи, сапоги, тёплые вещи, что-то ещё домой… Бабушка бегала по селу, искала подводу. Это она сама мне рассказывала. Потом пришло ещё сообщение, что эшелон не будет стоять, а пройдёт. Бабушка до конца жизни очень жалела, что так получилось… Потом она ходила к местному провидцу, который увидел могильный холмик, бегущих солдат, взрывы, воинственный образ Балдан Лхамо (гневное женское божество в буддизме — прим. ред.). В конце концов, пришла похоронка…».

Изображение Палден Лхамо (на тибетском языке, или Балдан Лхамо по-монгольски)

Сейчас, благодаря помощи поисковиков, Эрдэни Жалцанов точно знает, что его дел погиб 2 сентября 1942 года, в тот день, когда его дивизия начала наступление на Ржев. «Стихи Твардовского «Я убит под Ржевом» — будто про моего деда, — заключает бурятский режиссёр.

По следам петровской экспедиции хори-бурят и шаманки из рода Улзытэ: оборона Ленинграда

Немало бурятских новобранцев двинулось и к Ленинграду, который к 8 сентября 1941 года (официальному началу блокады) оказался в ещё более тяжёлом положении, чем Москва. На север продвигались в набитых битком теплушках, часто останавливались на переездах или где-нибудь в глухом лесу, чего-то напряженно ждали, слушая таинственный гул и шумы, временами доносившиеся сквозь сонную и обманчиво мирную тишину. Кому-то из бойцов при этом неожиданно вспомнилось, как в незапамятные времена, в начале XVIII столетия, группа хори-бурят шла сквозь тайгу на поклон к императору Петру I, и как вела их через лес некая знаменитая шаманка, умершая где-то на полпути. Но и после смерти она, превратившись в птицу, продолжала указывать своим соплеменникам путь к императорской столице. Поэтому к совам, пролетавшим в ночи мимо затерянного в лесу эшелона, буряты поневоле присматривались: не та ли самая шаманка из рода Улзытэ ведёт их к таинственному Питеру?

Ленинград, между тем, был уже взят в кольцо, и в городе распространялись панические слухи о его скорой сдаче. Как рассказывал впоследствии другой прославленный театральный режиссёр Бурятии, руководитель Бурятского драмтеатра Цырен Аюржанаевич Балбаров, миномётная батарея, в которой он тогда служил, стояла на Ладожском озере, прикрывая «Дорогу жизни». «Наши войска были истощены, измождены. Ни пить, ни есть — ничего не было. Они пили прямо из болота», — рассказывает внук режиссёра, зампред комитета внешних связей Минэкономики РБ Цырен Балбаров (которого так назвали в честь деда). По словам внука, миномётчики защищали и Пулковские высоты, причём, за все три года дислокации они ни разу не заходили в Ленинград. «Сражались вокруг города, где сплошные болота, — подчёркивает Цырен Владимирович. — Туда заходила целая дивизия, а выходили лишь несколько сотен солдат и офицеров. Там воевали один молодняк и „старики“, которым было под или за пятьдесят. Многие психологически не выдерживали, вставали из окопов, и их снимали немецкие снайперы. Потери были страшные. Бабуля рассказывала, что деду приходилось биться врукопашную. Он даже после войны привёз трофейный немецкий кортик. Воевали в сложнейших условиях — болота, вши, их толком не кормили. Но дед прошёл войну. Выжил».

За свои военные заслуги гвардии капитан Балбаров был отмечен орденом Великой Отечественной войны 2-ой степени, а также медалями «За отвагу» и «За оборону Ленинграда». Однако в мирной жизни на его долю выпало немалое количество других наград — театральных премий и успешных премьер, за которые в 1982 году режиссёра удостоили ордена «Дружбы народов». (О том, какой вклад буряты внесли в освобождение Северной столицы, можно прочитать в том же материале на нашем сайте «Беспощадная война»: как буддийские ламы и бурятские снайперы обороняли Ленинград" - прим. ред.).

Однако тех, кто так и не вернулся с войны, нам дано знать преимущественно только по именам и по дате их гибели, бесстрастно зафиксированной во фронтовых журналах. Так, младший лейтенант Дамба-Ринчин Дармаев сражался в составе 518-го стрелкового полка 129-й стрелковой дивизии и погиб 25 декабря 1942 года у деревни Целина Залужского района Ленинградской области. Уроженец бурятского села Южный Аргалей Агинского района Елизар Григорьевич Осипов сложил голову на высоте 101, что находилась в годы войны в Середкинском районе Ленинградской области (ныне это Псковская область). Военный статист зафиксировал его смерть 18 февраля 1944 года, то есть уже после прорыва ленинградской блокады, и отметил в «похоронке», что старшина 1025-го стрелкового полка 291-й стрелковой дивизии «пал смертью храбрых».

Некоторых прихотливая фронтовая судьба щадила до времени. К примеру, учитель Улюнской школы Михаил Баранов (несмотря на русское имя по происхождению — бурят) был призван в армию в 1941 году в возрасте 34 лет и сразу попал на Ленинградский и Северо-Западный фронты. 12 января 1943 года в районе Синявино, где развернулась операция «Искра», впервые позволившая Красной Армии прорвать блокаду, Баранов был тяжело ранен. Судя по всему, Михаил Николаевич пал одной из первых жертв «Искры», где бои по обыкновению «велись за каждый метр», после чего долго лечился в госпиталях, а в сентябре 1943 года был награжден медалью «За оборону Ленинграда». В марте 1945 года Баранова за ещё один подвиг удостоили ордена «Красной звезды», но уже в апреле он попал в списки пропавших без вести. Дальнейшая его судьба до сих пор неизвестна.

Сгинула (по неподтверждённым данным) в снегах под Ленинградом и целая «алтайская дивизия», набранная, в основном, из призывников Ойротской автономной области (ныне эта область упразднена, и её территория входит в Алтайский край). Когда 14 января 1944 года на Ленинградском фронте началась стремительная операция «Январский гром», всего за две недели позволившая покончить с блокадой города на Неве, в бой были брошены объединённые воинские части, сосредоточенные сразу на нескольких направлениях: петергофском, стрельнинском, кингисепском и лужском. Одновременно завязались бои под Новгородом, позволившие уже к 20 января освободить этот древний и некогда великий город. По всем участкам фронта враг отступил на 60−100 км от Ленинграда, но Красной Армии этот бросок стоил, как обычно, немалых потерь. Бумажные похоронки разлетелись во все концы необъятного СССР — пришла такая бумага с печатью и в село Ябоган Усть-Канского района Ойротской автономной области, в семью Мендеша Шагаева — двоюродного деда нынешнего Хамбо-ламы Республики Алтай Мергена Шагаева. В документе значилось, что «верный воинской присяге», Мендеш Шагаев «проявил геройство и мужество», но был убит 29 января 1944 года, то есть всего 2 дня спустя после снятия блокады. Номер и официальное название так называемой «алтайской дивизии», в которой служил Шагаев, нам пока установить не удалось.

Всего из числа тех, кто был призван в годы войны из БМАССР, погибло 34,2 тысячи бойцов, и ещё 6,5 тысяч вернулись домой инвалидами.

«Разминёры»: почему буддийских лам и православных священников могли привлечь к разминированию Подмосковья

Впрочем, если что и отличало буддистов на фронтах Великой Отечественной войны, так это, прежде всего, необычайная живучесть и выносливость. Бывшие охотники и звероловы, которые подобно куперовскому Следопыту, могли неделями не покидать дремучего леса, на равных сражаясь с его могучими обитателями, они и здесь, в схватке с «фашистским зверем», проявили себя наилучшим образом. Ранняя и жестокая зима 1941 года и беспросветные вьюги последующих лет почему-то не превратили их в мёртвый блокадный лед, а скудные солдатские пайки и худые вещмешки за плечами не привели ни к ранней смерти от голода, ни к бессилию. Даже под самыми жестокими обстрелами врага они зачастую отделывались царапинами и легкими ранениями. Что их спасало? Разве одно лишь сибирское здоровье? Сохранился рассказ о судьбе Нимбу-ламы Сосорова, который до войны был буддийским врачом, йогином и астрологом (за что был арестован в числе прочих в 1937 году, но бежал), а 23 июня 1941 года после объявления войны сам пришёл в военкомат и попросил направить его на фронт рядовым. Из далекой Бурят-Монгольской АССР бывшего ламу эшелоном доставили в Ленинград и зачислили в состав 109-й стрелковой дивизии. Воевать Сосорову довелось в окопах первой линии, где в те военные месяцы царил настоящий ад. Однако, как только затихала стрельба, из развороченной пулями и снарядами земли вставал всё тот же неубиваемый «оловянный бурятский солдатик» со своей видавшей виды винтовкой Мосина. Когда его спрашивали, как ему удалось выжить, он обычно отмалчивался, но его однополчане свидетельствовали, что в бою Сосоров тихо твердил про себя какие-то «ламайские молитвы» (мантры). За своё мужество Нимбу-лама был награждён двумя орденами — Красной Звезды и Солдатской Славы 3 степени, а после Победы благополучно уехал домой.

Удалось выжить во фронтовом аду и старшине Малану Эрдынеевичу Базарсадуеву — родному дедушке Вячеслава Партилхаева, известному в Петербургском Дацане Гунзэчойнэй как лама Жимба. К началу войны Малану Базарсадуеву исполнилось 30 лет, и призывался он в 1941 году из села Иссинга Еравнинского района БМАССР. Впереди было четыре страшных военных года, но из всех испытаний старшина Базарсадуев вышел с честью, получив в награду три медали «За отвагу» и два Ордена Красной Звезды (Орден Отечественной войны II степени был ему присвоен уже после войны, к 40-летию Великой Победы). Судя по наградным спискам, вплоть до 1945 года старшина служил санинструктором. В августе 1943-го он получил первую из своих «отважных» медалей — «за то, что в наступательных боях части против немецких захватчиков под сильным артиллерийским и миномётным огнём противника вынес с поля 23-х тяжело раненых бойцов и командиров вместе с оружием, и эвакуировал их в тыл». В аннотации к первому Ордену Красной Звезды, полученному санинструктором в марте 1943 года, содержится более скупая и официальная формулировка — «за образцовое выполнение заданий командования и проявленные при этом доблесть и мужество».

Рассекречено в соответствии с приказом Министра обороны РФ от 8 мая 2007 года N181 «О рассекречивании архивных документов Красной Армии и Военно-Морского Флота за период Великой Отечественной войны 1941−1945 годов» (с изменениями на 30 мая 2009 года).

Впрочем, вошедшая в пословицу живучесть бурят и их как бы заговорённость от пуль и снарядов однажды сослужила им не слишком хорошую службу. Существует легенда, которую пока что трудно подтвердить документально: о том, что в 1943 году, когда враг в результате ряда успешных наступательных операций отступил далеко от Москвы, окрестности столицы и обширные просторы Подмосковья освобождали от засевших в земле мин и снарядов именно буддийские ламы и православные священники, выпущенные по этому случаю из сталинских лагерей. Безусловно, мины были реальностью — по приблизительным данным на полях сражений Второй мировой войны противоборствующие стороны установили от 80 до 150 млн мин. Война откатилась уже к европейским границам, однако освобождённая земля всё ещё таила в себе смертельную опасность. Кому в 1943 году можно было поручить задачу по разминированию? Фронтовые сапёры были нужны в рядах действующей армии — поэтому в тылу решили действовать с помощью Осоавиахима (Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству). В специальном постановлении, вышедшем к 1944 году, было сказано: «возложить на организации Осоавиахима работу по окончательному разминированию местности и сбора оставшегося трофейного и отечественного оружия, боеприпасов и другого военного имущества в городах и сельских местностях, освобождённых от немецкой оккупации, после ухода из них специальных инженерных и трофейных частей, а также по оказанию помощи этим частям в этих районах». Документ предписывал привлечь к работе добровольцев, но, поскольку таковых много не нашлось, решили искать смертников среди тех, чья судьба и так целиком зависела от случая — среди «лагерной пыли». Видимо, таким образом в ряды «Общества содействия обороне» попали «бывшие» из числа духовенства — как буддийского, так и православного. Их наскоро обучили сапёрному делу и, выдав необходимый инвентарь, отправили на ещё неостывшие от войны земли в составе осоавиахимовских бригад. И тут, согласно легенде, произошло чудо: священники и ламы-тантристы каким-то шестым чувством угадывали притаившуюся под ногами смерть, и вовремя обезвреживали её. Разумеется, не всем везло в этой чрезвычайно коварной «русской рулетке»: кто-то в итоге погибал, а кого-то уносили с поля изувеченным. И все же процент успешного разминирования среди священников и лам оказался чрезвычайно высок — намного выше, чем у других «разминёров» (как прозвали в народе этих непрофессиональных саперов).

Таким же заговорённым был, по всей видимости, и Жамбал-Доржи Гомбоев, которому в 1963 году суждено было стать XIX-м Пандито Хамбо-ламой. С самого раннего детства судьба Гомбоева была связана с буддизмом: в возрасте 8 лет он вместе с родителями совершил паломническую поездку в Ургу, где был представлен Его Святейшеству Далай-ламе XIII-му. В 1918 году, пройдя обучение в Агинском дацане, Гомбоев получил учёную степень гэбши и право преподавать. В 1930-е годы будущий глава сибирских буддистов чудом избежал ареста, скрывшись, как и многие ламы, в отдалённой местности и нанявшись простым рабочим на стекольный завод. Однако в августе 1941 года его жизнь в очередной раз круто переломилась: Гомбоева призвали на фронт и направили солдатом в штрафной батальон.

В «штрафники» Жамбал-Доржи угодил по той простой причине, что «компетентные органы», по всей видимости, знали о его ламском происхождении. Осенью 1941 года зачисление в штрафной батальон было почти равносильно смертному приговору: беречь этих солдат было не принято, их первыми бросали под танки и под ливневый огонь противника. Тем не менее, Гомбоев мужественно сражался в рядах батальона два года, дважды был ранен, награждён тремя медалями (в том числе «За отвагу») и демобилизован в апреле 1943 года по инвалидности.

На этом сталинская опала для Жамбал-Доржи Гомбоева завершилась: после госпиталей он вернулся в родной Агинский дацан и занялся его постепенным восстановлением, благо на исходе войны советский Кремль объявил буддизму постепенную амнистию. Будучи избранным в 1960-х годах председателем Центрального духовного управления буддистов СССР и XIX-м Пандито Хамбо-ламой, Гомбоев практически до самой смерти в 1983 году оставался в этой почтенной должности.

Заметим в заключение, что из тех уроженцев БМАССР, кому удалось выжить в Великой Отечественной войне, 36 человек было удостоено звания Героя Советского Союза, 11 человек стали полными кавалерами Ордена Славы и еще 37 тысяч человек были награждены орденами и медалями.

Как свидетельствовал в своём творчестве поэт Дондок Улзытуев, не все из вернувшихся с фронта обратно в Бурятию смотрелись победителями, как это преподносилось советской пропагандой. Очень многих война духовно надломила настолько, что они не хотели о ней ни рассказывать, не вспоминать:

«Контуженный, полуглухой,
израненный вражеской миной,
ты вскоре вернулся домой,
в улус возвратился родимый.

Но воздух любимой земли
целебней лекарства любого,
и очи прозрели твои,
и уши услышали снова.

А вскоре вернулись друзья,
и их золотые погоны
вконец поразили меня,
и слушал я их восхищённо.

Но ты о войне не хотел,
казалось, вести разговоры.
Спокойно на небо глядел,
на землю, на снежные горы».

Автор статьи: Валерий Береснев.

Использованы фотографии и иллюстрации из материалов на сайте проекта «Память народа», из открытых источников в Интернете.